О бане, кукушке и нечистой силе

Евгений БОГУШЕВ

Мой дед был страшным фанатом бани. Для него она являлась одновременно и заменой всех врачей вместе взятых, потому как он на дух не переносил лечиться чем-то невкусно-аптечным. И ритуалом, почти священнодействием. С долгими подготовительными процедурами, тщательно-придирчивым выбором веника, укладыванием в большой облезлый портфель белья, пахнувшего мандариновой кожурой, что бабушка клала в шкаф от моли.

“Если суббота без бани, то в понедельник выходишь на работу липким, как будто все выходные в смоле валялся”, ­ - говорил он.

Ходил дед, как исконно городской житель, за неимением своей русской, в общественную баню на Новой ­ она и сейчас, кажется, жива. Обязательно пешком. Туда, чтобы морально подготовиться, обратно ­ чтобы отпыхнуть.

Дедовы ритуалы завораживали. В детскую память врезаются отрывки, моменты, фрагменты и ощущения. Одно из них ­ запредельной зависти и желания сопричастности. Настолько, что благо цивилизации в виде домашней ванны казалось орудием моральной и физической пытки. Пока не свершилось. После того, как мне стукнуло полдюжины годков, дед решил, что я вполне созрел. Решил, как решал в семье все и всегда ­ неожиданно и одномоментно, с непременным условием моментальной и безоговорочной капитуляции, не спрашивая ничьих мнений и не учитывая возражений. Впрочем, какие тут могут быть возражения, если полные штаны восторга и предвкушения близкого чуда? В этот раз портфель-артефакт вместил и стопочку моего бельишка, которое я в обязательном порядке должен был собрать и сложить самолично. Дед сделал только одну поблажку ­ туда и обратно мы ехали на трамвае. Пять кэмэ туда и столько же обратно для шестилетних ног было все же многовато. Остальное было все по-взрослому. Сам себе выбирал веник, впитывая пространную лекцию о правилах заготовки, отличии березовых от прочих дубовых. Замачивал его в цинковой шайке под струей крутого кипятка из серьезного медного крана. Сам ошпаривал мраморную лавку. В парилке, правда, выдержал недолго и выскочил в предбанник, жадно глотая свежий воздух. Потом, скрывая свой позор, прятал от деда глаза. Пока домывались, вытирались и расслабленно тянули ноги в переодевалке с бежево-деревянными ящиками. Деду мой стыд был вовсе невдомек. То, что он не сердится, я понял, когда на выходе он купил мне трехкопеечной газировки с грушевым сиропом из большого автомата, занимавшего почетное место в вестибюле и натужно шипевшего при каждом выдаваемом заказе. Вкуснее газировки я не пил ни до, ни после. С этого дня “посвящения” баня стала и моим ритуалом. И продолжалась аж целое десятилетие, пока в организме не заиграл суверенитет, и ритуалы предков сменило стремление использовать субботы в сугубо личных целях.

Первое впечатление о бане осталось самым глубоким, хотя с тех пор я перевидел и перепробовал их немеряно. Русскую по-белому, русскую по-черному, финскую сауну, японскую о-фуро, турецкую хамам и прочая, и прочая, и прочая. Баня была и в моей персональной Болдинской осени ­ а в Большеболдинский район мы ездили по студенчеству на картошку, а в прославленное “нашим всем” село нас возили на помойку. Ходил мыться строем и с песнями в армии. Парился в русской печке в Сибири и в каменной яме в Горном Алтае, в походной брезентовой бане с железной печкой-буржуйкой... Даже принимал живое участие
в строительстве штук трех-четырех. С протыканием щелей паклей и забиванием в полок гвоздей хитромудрым способом ­ чтобы не жглись, раскаленные, по нежным местам. Выбор для себя сделал однозначный ­ традиционная русская, с влажным паром и квасом на каменку ­ лучше всех.

Петь хвалебную оду русской бане с перечислением всех ее пользительных свойств и несомненных достоинств можно бесконечно. Однако всю эту целебную парадигму влегкую можно нагуглить и повторять интернетные песни на новый лад смысла особого не имеет. Лучше опять ударить по воспоминаниям. На этот раз не из глубокого детства, а чуть попозже. Например, вспомнить анекдотичные моменты. Ну, сейчас, по прошествии времени, они анекдотичные, а во времена оны было не до смеха. Например, как обновляли баню у друга на даче. При создании своего парильного шедевра он, как и принято у больших и умных, использовал при отделке внутренностей осину. Но ее не хватило для завершения совсем чуть-чуть. Всего-навсего на полок. Который и был торжественно доделан из сосны. Все прелести этой конструкции мы и ощутили на упомянутой презентации, когда уселись париться. От температуры из дерева активно поперла смола, которая в качестве прослойки между полоком и нашими афедронами сработала не хуже клея “Момент” (не сочтите за рекламу). Как мы отдирали свои тела от деревяшки, какими словами и в сколько этажей сопровождался этот процесс, что мы высказали потом гостеприимному хозяину ­ это тема для отдельного эпоса весьма несредних размеров. В двух томах. Второй ­ о том, как мы эту смолу с себя очищали. Рамаяна с Махабхаратой отдыхают, а Гомер нервно мнется в сторонке, не куря только потому, что в Древней Греции не водилось табака.

Прочие воспоминания более безболезненны для организма. Однажды решили, например, встретить в бане Новый год. Натаскали води, протопили, как положено. Все честь по чести. Но не учли один нюанс ­ шампанское под бой курантов пришлось пить крепко теплым, потому как принести его сподобились заранее. И стрельнуло оно так, что чуть не снесло крышу. А курантами были назначены фамильные часы с кукушкой. Кукушка спела в ту ночь свою лебединую песнь ­ потом только хрипела и булькала. То ли заржавело что от влажности, то ли перекосило от температуры.

Однажды мне довелось пройти этакое посвящение в местные. Дело было в деревне, в дебрях Рустая, где еще нет староверов, но вполне преспокойно живут изуверы. И мазохисты. Правда, эти определения чисто субъективны ­ с точки зрения аборигенов там все в порядке. В целом люди как люди. Две руки, две ноги, одна голова. Есть у них только одно коварное свойство ­ все без исключения жители этой деревни люто дуреют при виде шаек, веников и прочих банно-помывочных причиндалов. И парятся так, что небу страшно. Накормив и напоив по самый кадык студента-филолога, забредшего к ним в поисках великого и могучего фольклора, они решили продолжить великую традицию, попарив гостя в бане. Наверное, чтобы потом, по обычаю, спать уложить, а наутро уже и разговоры вести. Этого изысканного мучения я не забуду никогда. Какая в бане была температура ­ сказать не берусь, но воздух вполне можно было резать ножом и мазать на хлеб. Парили меня двое. На спине глаз нету, поэтому картина только воображаемая. Процесс изрядно напоминал работу в кузнице ­ один, похоже, помахивал и похлестывал по разным частям моего туловища слегка (относительно). Как я решил, он показывал места для атаки второму, который уже работал на поражение... Как я выжил и спасся из лап этой деревенской доморощенной инквизиции, помню с трудом. Осознал себя уже за столом, жадно поглощающим квас. Сказали потом, что я умудрился “уговорить” пятилитровый жбанчик. Но окончательно поплохело мне, когда главный изверг, едва не вколотивший мое тело веником в полок до двухмерного состояния, пожаловался, что попариться толком не удалось, ибо ради неопытного меня баню во всю мочь не раскочегаривали. Как называется эта деревня ­ помню прекрасно. Такое шрамами в душе носишь с собой всю оставшуюся. Но не скажу ­ из вредности. Вдруг кого еще занесет нелегкая ­ будет тема позлорадствовать. А так ­ предупрежден ­ значит, вооружен.

Во время одного из турпоходов-”пешек”, затянувшегося на две недели, внезапно прискучило ночевать в палатках, и мы с другом напросились в ближайшем населенном переночевать Христа ради в чем-нибудь с крышей посолиднее, чем брезент. Нас отрядили спать в бане. К счастью, холодной, ибо будни. Наделили тюфяками, буханкой хлеба и крынкой молока. Молоко было припито, хлеб подъеден. Но вот выспаться так и не пришлось ­ до самых петухов по углам что-то шерудило, скреблось и возилось. Казалось, что углов в бане минимум дюжина, а не четыре, как положено по генплану. В довершение концерта по потолку стал кто-то ритмично и тяжеловесно расхаживать. Через каждый десяток шагов подпрыгивая и притоптывая. В общем, к утру нам крайне хотелось в родную палатку, которая казалась уже роскошными чертогами с пуховыми перинами. “А это банник шуровал, ­ просветили нас поутру хозяева. ­ Что ж вы ему молочка-то с хлебушком пожалели? Вон, крыночка-то специально блюдечком накрыта. Налили бы немного, поставили в уголок, и он бы всю ночь берег ваш сон. А так, со скуки и голодухи, он пригласил к себе в гости лихую силу на посиделки, они и плясали всю ночь”. Друг-то ладно, он полутехник. А мне ­ позор на филологическую голову, целый год забивавшуюся фольклорными премудростями. Впрочем, городской ­ он и есть городской.

Резюмируя вышеизложенное, могу сказать, что русская баня от всех прочих отличается еще и обилием чудес с невероятностями, которые там происходят. Впрочем, финны, японцы, адыги и прочие патриоты своих национальных методов очистки тела и духа, могут со мной не согласиться ­ небось, и у них есть, чего порассказать. Не согласятся ­ и будут по-своему правы. Но от любви к русской парной я не отступлюсь. На этом повороте колеса сансары.